«Игровая зависимость». Диагноз этот ставится людям, увлечённым компьютерными и видеоиграми, чуть ли не с самого их, игр, появления: анналы истории хранят записи конца 70-х, когда обвиняли ещё светлой памяти Space Invaders. Но между фразой, «брошенной на ходу», и диагнозом официальным, медицинским, всё-таки пропасть. И только сейчас настал момент, когда разницу эту оказалось необходимым осмыслить — и решить, считать ли зависимость от видеоигр болезнью, которую нужно лечить.
Пока характеристика «игрок» существует лишь на словах, она не влечёт за собой никаких правовых последствий. Но перейдя в категорию официальных, потянет последствия, и во множестве. Она появится в миллионах больничных листов и сделает возможными вещи, кажущиеся сегодня невероятными! Представьте только: «больничный» по причине «обострения хронического игрового расстройства». Отказ в приёме на работу, учебное заведение, на военную или госслужбу, из-за имеющейся в персональной больничной карте записи «Игрок!». Развод и раздел имущества под предлогом неизлечимой игровой зависимости у одного из супругов. «Зависимость от видеоигр» как смягчающее или отягчающее обстоятельство в уголовном праве. Принудительное лечение индивида, переживающего острую форму игрецкой горячки, вероятно, с временным фактическим ограничением свободы (помните, как в СССР «лечили» диссидентов от вялопрогрессирующей шизофрении?).
И так далее, и так далее. Как только игровая зависимость получит статус официальной, она и рассматриваться будет как ещё одна болезнь: наркозависимость, например, или тяжёлые расстройства психики. И вопрос, можно ли такой статус ей присвоить, сами понимаете, не праздный. Но как раз в этой точке мы сейчас находимся: впервые за почти четыре десятилетия, что длится дискуссия, ею занялись, можно сказать, на самом высоком, межгосударственном уровне.
Если помните, вплоть до XXI века видеоигровая зависимость считалась штукой неприятной, временами даже неприличной, потенциально девиантной, однако в поле зрения врачей не попадала. Но с началом нового тысячелетия она приобрела, выражаясь образно, характер злокачественный — и быстро изменила отношение к себе со стороны родителей, врачей, политиков, общества в целом. Начали умирать геймеры, проведшие за монитором десятки часов без перерыва — кто от естественных причин (сердечная недостаточность!), кто по причине суицида. Потянулись убийства и покушения, спровоцированные конфликтами в виртуальности. Удалось притянуть зависимость от игр в качестве объяснения массовым убийствам — когда один или пара человек расстреливают вдруг класс, школу…
Инцидентов с каждым годом случалось всё больше, возник соблазн предположить деформацию психики как следствие жестокости компьютерных игр, а это в свою очередь привело к принятию первых законов и правил, ограничивавших игровую активность (по времени, возрастам). Но кульминацией процесса стала попытка придать предполагаемой болезни официальный статус.
В конце прошлого года Всемирная Организация Здравоохранения — подведомство ООН и в некотором роде последняя инстанция в медицине — опубликовала черновик очередной редакции «Международного классификатора болезней». Документ этот, имеющий официальный статус в том числе на территории Российской Федерации и последний раз пересматривавшийся в начале 90-х, помимо прочего содержит пункт 6C51 (номер временный, в финальной редакции может измениться): в раздел неврологических расстройств, в подраздел заболеваний, обусловленных использованием наркотических веществ или аддиктивным поведением, предложено вписать болезнь под названием «Gaming disorder» — то есть «Игровое расстройство» (здесь и далее перевод с английского мой, официального пока нет — Е.З.).
Согласно формулировке ВОЗ, игровое расстройство (ИР) это заболевание, характеризующееся такими симптомами как неконтролируемое влечение к видеоиграм, доминирование видеоигр над прочими интересами и повседневной активностью пациента, продолжение игры даже при наступлении негативных последствий для здоровья и социальных функций (как то семейная жизнь, образование, карьера и пр.). В качестве периода, на котором возможно поставить диагноз, предлагаются 12 месяцев, но отмечается, что в тяжёлых случаях болезнь способна проявиться и быстрее.
Предложение ВОЗ подводит черту под сорока годами споров. И повлиять способно на миллионы людей, без преувеличения: по принятой теперь оценке, симптомы, родственные описанным выше, проявляют до 10% всех, кто играет в видеоигры. Но тонкость в том, что пока это — лишь предложение, сделанное в том числе чтобы смогла высказаться и противная сторона. И вот к весне был опубликован один из самых громких контраргументов: коллективная статья за подписью трёх с лишним десятков учёных из дюжины стран, с общим предложением для ВОЗ не торопиться.
Оригинал на английском вы найдёте здесь и, если знание языка позволяет, очень рекомендую его полистать, чтобы хотя бы почувствовать, насколько усложнилась, когда-то «бытовая», дискуссия вокруг игр. А я изложу ключевые моменты.
Прежде всего: у сторонников ИР как официального заболевания слаба доказательная база. Наблюдение за отдельными субъектами, которые увлечены видеоиграми и которые функционально пострадали до клинически значимого уровня (попросту говоря, демонстрируют явные симптомы из числа описанных выше), ещё не означает, что причинно-следственная связь так проста или хотя бы вообще имеется. Наблюдений мало и, хуже того, часто они ограничены пациентами, которые уже проявили симптомы ИР — что означает, что исследователи, берясь за изучение игрового расстройства, по умолчанию предполагают, что оно существует, тогда как правильным было бы усомниться в его существовании и искать доказательства, охватив максимально широкую аудиторию (как минимум всех, кто играет).
С этим граничит другой сомнительный момент: что если увлечение играми само по себе не причина, а следствие? Что если через видеоигры индивид пытается бороться с другими заболеваниями или просто нежелательными состояниями психики? Например, с депрессией, дефицитом внимания, гиперактивностью, социальной тревожностью. А ведь это радикально меняет точку зрения на проблему! Признав, что ИР — следствие, придётся признать и то, что целесообразно не лечить игровое расстройство, а лишь ослаблять его негативные симптомы. Зачем лечить от ИР, например, человека, которому оно помогло не наложить на себя руки?
Всё ещё не удалось чётко сформулировать и симптомы. В сегодняшней формулировке ВОЗ фактически предлагает лишь обобщённую картину, предполагая, что врач сам поймёт, что имеет дело с ИР, когда с ним столкнётся. Но правильно ли в таком случае выделять увлечение видеоиграми в отдельную категорию? Не следует ли рассматривать его вместе, например, с увлечением социальными сетями — которому сейчас подвержен каждый второй и которое именно поэтому мы проблемой не считаем («болен только тот, кто ведёт себя не как все!»)? А что если корни ещё глубже, что если они общие с перееданием, трудоголией, одержимостью сексом, пластической хирургией, даже танцами (описаны и такие случаи)?
Наконец не факт, что официальное признание ИР принесёт больше пользы, чем вреда. Традиционная точка зрения: признанием болезни можно ускорить разработку лекарств и методов лечения. Однако, как утверждают авторы, более ранний локальный эксперимент (в масштабах США, где местный регулятор пытается опередить ВОЗ) привёл к обратному эффекту: медицина, получив явный финансовый стимул («Есть больные — значит потекут и деньги за лечение!»), сфокусировалась на доказательстве существования этой конкретной болячки, вместо того, чтобы задаться более важными более общими вопросами, озвученными выше. Не говоря уже о том, какой удар по софтверной индустрии это может нанести — ведь видеоигры, как ни крути, это большой бизнес.
Есть и другие сомнительные моменты — такие, например, как непрозрачность исходных данных: авторы исследований часто не желают их публиковать, словно боятся, что перепроверят и выводы опровергнут. Таким образом концепция «игрового расстройства» пока проработана очевидно недостаточно, чтобы получить официальный статус.
К сожалению? А может быть — к счастью? Лично мне, хоть играми всерьёз я не увлечён, думается, что в отсрочке официального диагноза больше хорошего: игровая зависимость представляется мне проблемой, но не расстройством, и скорее следствием, а не причиной. Всего лишь ещё одна форма эскапизма, бегства от надоевшей реальности — и не самая плохая, нужно заметить, что даёт выход даже и на игротерапию. И мнения пока ещё принимаются. Оппоненты ВОЗ всерьёз предлагают выслушать даже детей, прежде чем ставить в дискуссии точку.
Как считаете вы?