«I want my MTV!» — требовал персонаж знаменитой песни Марка Нопфлера Money for Nothing. И правда, почему мир столь несправедлив? Один работает грузчиком в магазине бытовой техники, таскает на горбу холодильники за гроши, а другой вышел на сцену, подёргался пять минут, и пожалуйста: гребёт деньги лопатой, а девок и вовсе получает бесплатно.
С точки зрения мотивации всё правильно. На венчурном рынке такому грузчику сказали бы: «Иди и сделай своё собственное MTV. Или научись играть на гитаре лучше, чем Нопфлер. Вообще — предложи нам хороший бизнес-план, пусть даже рискованный. И если он нам понравится, мы тебя поддержим». Другое дело, когда деньги чудом и без особых усилий появляются в ответ на прямолинейное детское «Хочу!», не имеющее конструктивного продолжения. Такое бывает только в сказках. Причём, если разобраться, — в страшных. И уж точно это не то будущее, которого мы хотим для российской венчурной индустрии.
Лауреату Сталинской, Ленинской и Государственной премий, одному из отцов советского атомного проекта и автору электромагнитного способа разделения изотопов Льву Арцимовичу приписывают авторство ёмкой фразы: «Наука — лучший способ удовлетворения личного любопытства за государственный счёт». Высказывание это всё чаще звучит на разного рода венчурно-инновационных тусовках. И не случайно. Инновации без знания (частный случай — без науки) невозможны. Но в классическом понимании инновация — это, как правило, совместное, гармоничное удовлетворение интересов автором перспективной идеи и венчурных капиталистов. А капиталисты не государство. И деньги считают несколько иначе. Как следствие, считается, что на развитом рынке венчурного инвестирования удовлетворение интересов одних за счёт других — невозможно. Однако российская венчурная индустрия молода, только-только встаёт на ноги, и государство старается её поддерживать. В том числе и деньгами. Как следствие, приходится бороться с «детскими болезнями». Такими, как венчурный инфантилизм.
Венчурный инфантилизм — явление возрастное. В том смысле, что подвержены ему и пленённые магией интернета юнцы, и умудрённые опытом учёные. Хорошо помню одно из первых мероприятий для СМИ, проводившееся «Роснано» (ещё в ту пору, когда госкорпорация именовалась «Роснанотех», а место гендиректора для Анатолия Чубайса «держал» его давний бизнес-партнёр Леонид Меламед). Чтобы рассказать журналистам о загадочном «нано» и о том, каковы перспективы глобальной индустрии невидимых глазом чудес, позвали известного академика. Ну что сказать? Без всяких скидок — светило. Множество прорывных работ и открытий. Награды. И отличная технология, находящаяся на стадии подготовки к выводу на рынок. И всё было хорошо до тех пор, пока академик рассказывал собственно о предмете изысканий и возможностях его применения в народном хозяйстве.
Выступление действительно было и интересным, и эмоциональным. Особенно в той части, когда учёный обрушился с гневной филиппикой на Жореса Алфёрова. Что-то они там не поделили. В науке такое случается. Но когда ведущий предложил перейти к главному вопросу — собственно к коммерциализации разработок (с которыми, как следовало из первой части заседания, у нас всё просто отлично), показания инноватора начали расходиться с тем, что говорили «люди денег».
— Мы хотим построить на этой базе сильный бизнес, — подчёркивал представитель инвесторов.
— Ребята, — перебивал академик, обращаясь к прессе, — вы же понимаете, что всё это фигня. Инвестиции, какие-то бизнес-планы. Главное — довести разработку до ума! Дать ей жизнь! Это же передовое открытие!
— Мы вошли в проект, чтобы превратить его в успешную компанию и помочь ей состояться на мировой арене, — настаивал инвестиционный управляющий.
— Понятно, что без этого не обойдёшься, — вклинивался академик. — Но нам всё равно, откуда брать деньги. И не важно, какие будут доходы. Нам главное… — И снова начинал рассказывать о прорывных свойствах разработанного метода.
После мероприятия ребята из пресс-службы «Роснанотеха» с какими-то слегка каменными лицами подходили к каждому из журналистов и говорили: «Ну вы же понимаете, это большой учёный, ему трудно говорить о бизнесе, но на самом деле мы отлично работаем с ним. Вы уж, пожалуйста, напишите о том, что всё-таки это коммерческая история. Об инвестициях. О том, что проект заработает деньги не только для тех, кто вложился в него, но и обеспечит поступления в бюджет страны».
Мы кивали. Понимающе. Ну действительно, большой учёный. Мощный старик. А тут какие-то слова новые, ненаучные. «Экзит», «аудит», «раунды инвестирования»… Наночастицы за хвост удалось поймать! А эта «молодёжь» в приталенных пиджачках — всё о каком-то баловстве заграничном. Но вскоре оказалось, что венчурный инфантилизм учёных (особенно учёных в возрасте) — явление весьма распространённое.
Знаете, с человеческой точки зрения это даже подкупает. Люди совсем НЕ РАДИ ЗАРАБАТЫВАНИЯ ДЕНЕГ приходят к инвесторам с действительно сильными проектами, под которыми — и знания, и опыт, и многолетние исследования, а порой даже подлинный человеческий героизм. Да и инвесторам разработки нравятся. И они готовы входить в них. А потом выясняется, что главные мотивы венчурного бизнеса — достижение технологическим стартапом заданных показателей капитализации, выход на глобальный рынок и, главное, выгодный exit из проекта после продажи своей доли — всё это инноватору или не интересно, или чуждо. А значит, он не инноватор, а именно учёный. Ибо инновациями любые разработки (шире — знания) становятся только тогда, когда превращаются в заработанные на открытом рынке деньги.
Частый итог — скрытый конфликт, порой способный убить дело на корню. Представители инвесторов в управленческой команде стартапа говорят о своём. О маркетинге, менеджменте, денежных потоках, поиске «стратегов»… А для учёного вся эта «коммерческая возня» — лишь временный компромисс, способ получить деньги, позволяющие завершить дело всей своей жизни. То есть добиться того, чтобы открытие состоялось полностью, было «отлито в металле». А вот чтобы оно ещё и «зарабатывало» — это даже не вторично, а находится где-то на самой дальней периферии матрицы ценностей человека науки. Этакая «сделка с дьяволом» во имя Большой Идеи.
С подобной формой венчурного инфантилизма бороться (да что там бороться, просто иметь дело!) сложнее всего. Ибо автор разработки — действительно Мозг. Он создал такое, до чего пока никто в мире не додумался. Его открытие — необработанный алмаз, цена которому на глобальном рынке – миллионы и миллиарды, если только превратить всё это в Товар. Но предпринимательской «огранке» ни проект, ни его автор зачастую не поддаются.
Знаете, не случайно коллеги из РВК так часто вспоминают фильм «Крайние меры» — пусть и не кассовый, но очень правильный с точки зрения раскрытия обсуждаемого конфликта жизненных установок. Учёный в исполнении Харрисона Форда здесь такой же «твёрдый орешек». И «расколоть» его, направив в единственно возможное на жестоком венчурном рынке русло, менеджеру проекта (которого играет Брендан Фрейзер) удаётся с огромным трудом. В этом смысле самая показательная для меня сцена — встреча лидеров молодого биотехнологического стартапа с инвесторами. Говорить нужно о коммерции. О бизнес-плане. О доходах, конкурентах, о результатах проведённого маркетингового исследования. А автору разработки — эффективного метода лечения сложного, но редкого заболевания — важнее само открытие. Он не знает, как надо говорить с «денежными мешками». А главное, не хочет говорить с ними «правильно», ибо считает их, вообще говоря, людьми никчемными и вторичными.
Кадр из фильма «Крайние меры»Очень, очень показательная история. Но что ни говори, а работать с такими инноваторами институтам развития, бизнес-ангелам и венчурным фондам не то что приходится — нужно. И нужно обязательно. Если говорить о России, то не так уж много у нас осталось от советской науки (да и от науки вообще). Но всё-таки ещё обнаруживается то, что при деликатном, правильном построении бизнеса вокруг результатов НИОКР может стать в хорошем смысле «бомбой» на глобальном рынке технологий.
Но есть и другая форма венчурного инфантилизма, «молодёжная». Да, юные дарования за последние два-три года действительно получили в нашей стране шанс познакомиться с теми, кто, вероятно, рискнёт инвестировать и помочь построить вокруг многообещающей разработки настоящее дело. Но попутно появились и «дарования» иного сорта. Это прагматики, которые знают: чиновникам, инкубаторам, вузам нужно отчитываться о том, как во вверенных им сферах растёт и развивается молодёжное предпринимательство. Чем и пользуются.
Кстати говоря, тех, кто по долгу службы должен оказывать поддержку молодёжным инновационным проектам, тоже можно понять. Попробуй не поддержи! В СМИ тут же начнётся вой: караул, молодым технологическим предпринимателям не дают дорогу! А следом – звонок сверху: «Иван Иваныч, ты что, с дуба рухнул? Политику партии не понимаешь? Или разворовал уже деньги на субсидии? Так с этим у нас просто — завтра к тебе бригада следователей приедет!»
Близкая разновидность венчурного инфантилизма – охота за грантами. Таких «охотников» у нас тоже появилось достаточно. Кое-кто сумел даже поставить процесс на поток. А самое обидное, что этот метод удовлетворения своих интересов (чаще всего шкурных) применяют те, за кем не стоит ни исследований, ни открытий, ни хотя бы внятных идей. Понятно, что это издержки периода становления инновационной экосистемы в стране, когда важнее всего гарантировать поддержку всех стоящих проектов — пусть даже ценой ошибок, связанных с вложениями государственных денег в начинания никчемные. Но говорить об этом пора открыто и довольно громко. Иначе есть опасность загубить то, что по всем признакам всё-таки растёт и развивается. А именно – формирующую инфраструктуру поддержки инновационного бизнеса в стране.
Ещё одним видом венчурного инфантилизма я считаю (и пусть на меня не обижаются венчурные фонды, активно использующие подобный метод), уж извините, copycat-проекты. Это уже инфантилизм, связанный с использованием не столько государственных бюджетов, ассигнованных на поддержку инновационной деятельности, сколько с вложением денег частных.
«Инфантильные инвесторы» заранее знают, что аналоги развиваемых проектов в мире уже есть, причём аналоги успешные. Нет, разумеется, это право любого капиталиста — инвестировать в то, во что он считает нужным. Тем более, что «копикаты» на внутреннем (российском) рынке действительно вполне успешны. Да и почему бы им не быть успешными, если бизнес-модель уже опробована в Америке или в Европе (а может быть, и там, и там)? Только давайте не будем называть такие проекты венчурными, я вас умоляю. Ибо в таких проектах риск провала — не 10:1, как в классическом венчуре, а часто 1:1. Технологическое предпринимательство — да, согласен. Но уж не венчур – точно. Иначе мы скоро начнём венчурным проектом именовать процесс открытия овощной палатки.
Для институтов развития венчурный инфантилизм — на мой взгляд, главная ловушка. Капкан, который приходится очень аккуратно обходить. Задачу поддержки инновационной деятельности никто не отменял. Как и задачу создания комфортной инфраструктуры, в которой каждый мало-мальски перспективный стартап должен иметь право и возможность попробовать себя. Сколько потом окажется «звёзд» и какого уровня – второй вопрос. Сначала нужно сформировать в стране платформу, с которой массовый старт венчурных проектов возможен в принципе. А потом уже будем заниматься вопросами качества и селекции. Хорошо выбирать «правильные» проекты в Кремниевой долине, но не в нашей низине.
С другой стороны, задача институтов развития — стимулировать возникновение правильно построенного бизнеса, целой венчурной отрасли, в которой главными движущими силами являются, как ни верти, коммерческие инструменты. Опробованные во всём мире и практически безальтернативные (если только не считать альтернативой «шарашки» в жёсткой тоталитарной системе, но этот период в нашей истории, кажется, остался в прошлом).
Мне симпатична позиция РВК по этому вопросу. Здесь говорят о проблеме прямо. И прежде всего потому, что РВК — с одной стороны институт развития, а с другой — фонд фондов. Если проще, то в одном лице — и «государственная сервисная структура», и «капиталист», соинвестирующий вместе с частными фондами (кстати, очень сильный инструмент борьбы с «инфантилизмом», попутно снижающий риски частных инвесторов). Не случайно в конце прошлого года, объявляя о новых контурах партнёрской программы, представители РВК расставили все точки над «i». Те, кому нужна поддержка института развития для того, чтобы запускать или развивать инфраструктурные проекты, связанные с поддержкой инноваторов, могут и должны обращаться за помощью. Однако проекты эти должны быть жизнеспособными в перспективе. То есть обязаны учиться зарабатывать. Иначе мы утонем в венчурном инфантилизме, потратим много денег, но не построим экосистему, способную автономно, без дотаций воспроизводить процесс поддержки и выращивания стартапов, перекраивающих самим фактом своего появления целые отрасли.
Скажем, если вы намерены открыть фирму, которая будет помогать инноваторам защищать их интеллектуальную собственность, вам непременно нужно обратиться за поддержкой к институтам развития. И вероятность получения поддержки весьма велика. Но при одном условии. Вы должны показать, что со временем проект сможет существовать без костылей и подпорок. Что вы строите бизнес, а не заняты под актуальными лозунгами проблемой личного трудоустройства. Иначе поддержка снова лишается смысла, а государству проще открыть единую федеральную контору по защите ИС с филиалами во всех регионах и льготными ценами для инноваторов. Которых — следуя той же логике — следовало бы сосредоточить в НИИ.
Помочь молодому бизнесу научиться зарабатывать деньги — дело в высшей степени правильное, но не имеющее ни малейшего отношения к бесплатной раздаче слонов.