Те формы права копирования (Copyright) и авторского права, которые мы рассматривали в прошлых материалах этой серии («Искать информацию», «Право автора», «Деньги автора»), были порождены техническими достижениями середины XV века, а именно винтовым печатным прессом и рассыпным шрифтом. Именно они решили проблему дешёвого тиражирования текстовой информации. И именно на неё, на текстовую информацию, ориентировались законодатели, вводя copyright в интересах цензуры (Мария Кровавая и Филипп II), а потом устанавливая авторское право (статут Анны), позволяющее заработать немного денег отставным политтехнологам вроде Дефо и декана Свифта… С гравюрами было хуже. Качество гравюр — тот критерий, который позволял безошибочно определить подлинные издания от подделок: фотокопировальных станков, позволяющих скопировать клише, не было; при воспроизведении графики печатнику приходилось решать проблему «динамического диапазона», воспроизведения штрихов разной толщины, для каждого из которых была бы оптимальна своя плотность краски (приходилось искать компромисс, эдакий Парето-оптимум, что получалось не у всех). Гениальные гравюры Гойи «Бедствия войны» исполнены в технике акватинта, смахивающей на изготовление радиолюбителями печатных плат и требовавшей для тиражирования не меньше искусства, чем для создания оригинала…
Но технологии развивались — и к концу XIX столетия начали позволять передавать звук, записывать звук и изображение… Ну, фотография, дагеротипы и мокрый коллоидный процесс интереса для тиражирования поначалу не представляли: отпечаток делать было долго и дорого. То же и с фонографом: тиражирование было слишком сложно — восковой валик золотился с помощью токов высокой частоты, а потом покрывался гальванопластической медью. С этого «негатива» делались восковые (тяжёлые, непрочные и дающие слабый звук) или целлулоидные (вносящие большие искажения) копии. Но потом цилиндрическую поверхность валика с механической звукозаписью отобразили на плоскость диска, пластинки… Повысили линейность записи, подняв динамический диапазон (Берлинер, 1888).
Создали процесс фоногравюры — переноса звука, записанного на воске сапфиром, через металлические матрицы, с которых осуществлялась печать (вспомним пресс Гутенберга). Подобрали материал для пластинок — смесь шеллака с баритом, каолином и кремнозёмом, — допускающий до тысячи воспроизведений с одной пластинки, но быстро тупящий патефонные иглы (примерно так, как песок и грязь на шкуре зверя тупят хороший нож из современной стали). Звукозаписи уделяли место на своих страницах великие писатели («Полигимния для Ганса Кастропа»). В 1920-е годы в США было в ходу более 100 миллионов граммофонных пластинок…
Но на музыкальном рынке бал правили исполнители. Царственный бас Шаляпина. Бархатный тенор Карузо, первым из великих певцов сохранившего большую часть своего репертуара в грамзаписях. Ну а производители записей играли сугубо служебную роль — эдакие творцы музыкальных консервов; жестянки с тушёнкой по сравнению с искусством Haute cuisine. Им приходилось продвигать свои лейблы с помощью картинок с симпатичной собачкой…
А на дворе была индустриальная эпоха. Время массового производства, формирования массового спроса: это определялось тогдашней технологией, позволявшей массово создавать однородную и довольно медленно меняющуюся продукцию. И бизнес не мог зависеть от индивидуальностей, ярких и своевольных… Возникло желание защитить интересы именно тех, кто тиражировал тогдашнюю мультимедию. А рынок, как мы видели выше, был уже вполне объёмным и денежным (скажем, в России 1912 года в грамзаписи работал капитал в 7 миллионов, дававший годовой оборот в 20 миллионов полноценных золотых рублей).
И в это время как раз бушевали революционные бури, охватившие планету после Первой мировой. Музыканты, ранее игравшие в кабачках, где теперь крутили граммофон, теряли работу и требовали свою долю в доходах от продаж пластинок. (Благо они всё же изнашивались механически, и бесконечного звуковоспроизведения, которое даёт цифра, не происходило…) Вероятно, певцы и скрипачи делали то же, что и современные писатели: считали, сколько раз их тексты скачали с файлообменника (продали пластинок), и умножали эту сумму на розничную цену книги (чаевые за исполнение «Санта-Лючии» для подгулявшего моряка). На сторону музыкантов встала International Labour Organization, Международная организация труда, созданная Версальским договором, и имевшая своей целью снятие социального напряжения реформистским, «лейбористским» путём.
Но такой путь противостояния большевизму (а это главное содержание работы МОТ) был не единственным. На сцену вышла «открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала». Это говорил Георгий Димитров, но даже коммунисты не могут быть неправы во всём… А прекрасный писатель Алексей Толстой, современник и очевидец формирования этих движений, характеризовал фашизм как диктатуру тяжёлой промышленности. Тяжёлой, обратим внимание; эра-то была индустриальная, прибавочную стоимость создавали заводы. (Да и большевистская модель — искусство народу, а творцу паёк — народному артисту №1 Шаляпину не взглянулась, и он убыл из России.)
Сами же фашисты, пришедшие к власти в Италии в 1923 году, любили говорить о «корпоративном государстве». Ну и понятно, что тут на первом месте должны были стоять корпорации, а не гениальный Карузо…
И вот Confederazione Generale Fascista dell’Industria Italiana — Всеобщая фашистская конфедерация итальянской промышленности — в 1933 году созвала в Риме конференцию компаний граммофонной записи. И именно под крылом Бенито Муссолини была сформирована International Federation of the Phonographic Industry (IFPI) — Международная федерация звукозаписывающей индустрии. Поселившись в Швейцарии, она начала активно лоббировать интересы своей отрасли промышленности. И вскоре добилась успеха. В 1936 году австрийский Urheberrecht, Закон об авторском праве, устанавливает смежные права (Verwandte Schutzrechte), дающие производителям звукозаписей монополию на конкретное произведение, аналогичную той, что пользуются его создатели. Причём проделавший это политический режим Австрии — правительство канцлера Шушнига — был очень забавен; он возник в результате победы в вооружённых столкновениях 1934 году тех, кто ориентировался на итальянский фашизм, над теми, кто предпочитал германский национал-социализм. (Как там Вильям наш Шекспир — A plague on both your houses…) Так что Австрия образца 1936 года шла строго в кильватере фашистского Рима, который в 1941 году обогатил правовую сокровищницу человечества понятием «примыкающих прав», сформулировав «Положения, относящиеся к примыкающим правам при соблюдении авторского права».
С фашизмом вскоре было покончено; как там у Светлова: «Я, убивший тебя под Моздоком…»… Но дело, затеянное Конференцией фашистских промышленников, жило и крепло. В 1961-м принимается Римская конвенция, предоставившая звукозаписывающим компаниям те же права, что ранее имели авторы… Это поразительно важное событие: право на получение доходов отделяется от творящей личности (певца и музыканта) и переходит в руки производителей звукозаписей. Конечно — на тогдашнем технологическом уровне (будет время, посмотрите по ссылке, как подробно расписаны средства хранения и передачи информации). Демократическая Европа (большая часть которой дисциплинированно трудилась двумя десятилетиями ранее на выпившего крысиный яд герра Гитлера) завершила дело, начатое чиновниками повешенного за ноги Муссолини, и передала документ на хранение в ООН (под флагом которой за десять лет до того шла война против Северной Кореи). Внёс свой вклад в общее дело и хитрющий, сумевший не поссориться с атлантическими державами диктатор Салазар: конференция IFPI 1950 года собиралась в Португалии.
Принятие Римской конвенции прошло малозаметно: всё же это индустриальная эпоха, когда тиражирование и трансляции были аналоговыми, магнитные записи с граммофонного диска, ставшего медленным и виниловым, делали (на скорости 19 сантиметров в секунду) разве что в СССР, сберегая пластинку Beatles ценой в месячную зарплату… И охрана прав как-то соотносилась с вложениями в оборудование, необходимое для записи и тиражирования — сугубо индустриальных процессов. Но теперь всё изменилось. Звук, видео — всё это цифра, которая копируется и передаётся без потерь качества, с колоссальной скоростью и с минимальными издержками. Да и то, для чего раньше была нужна звукозаписывающая студия, делает нынче пакет на не очень мощном компьютере (часто с открытым кодом). То есть технологическая база принципиально изменилась. А права — остались сформированными индустриальной эпохой. Даже уже эпохой фашизма, которую выдающийся германский историк Э. Нольте отнёс к периоду между двумя мировыми войнами.
Это порождает очень забавные явления. Вот, например, свеженькая новость: в Испании теперь, разместив на своём ресурсе ссылку на нелегальный контент, можно получить шесть лет тюрьмы. Гуманное европейское законодательство столько даёт убийцам и педофилам… Да и, кстати, как проверять легальность того, что выложено в Сеть? Вроде это публичное пространство. Ничья территория. И значит, по всем нормам Римского права, трактующим право на находку (inventio thesauri), таковая должна принадлежать нашедшему. Ведь киберпространство ничьё, и inventio thesauri accession, право собственника земли, неприменимо: остаётся только inventio thesauri occupatio, право «находчика»… И найти в сетевую эру информацию и дать на неё ссылку — это ж явно не то преступное намерение, с которым некто в индустриальную эпоху воровал бы мастер-запись из студии, строил пиратский завод. Но наследники Франко, еще одного фашиста, пережившего май 1945-го, норовят дать за несколько нажатий мышью шесть лет… По законам, инспирированным совсем иным состоянием технологий и давно миновавшим состоянием общества. Справедливо ли это? И что в сфере права должно соответствовать нынешней мощи информационных технологий?