За иллюзии человек цепляется порою яростнее, чем за собственную жизнь. Оно и понятно: борьба за жизнь ведётся человеком уставшим, измученным слабостью, болезнями, осознающим, что так ли, иначе, а никуда не денешься. Иллюзии же большей частью есть прерогатива молодости, когда и кровь горяча, и броня крепка, и танки наши быстры. Землю в Гренаде необходимо в кратчайшие сроки (непременно в кратчайшие, это архиважно) отдать крестьянам! Каждой проститутке вручить по швейной машинке, и жизнь тут же станет прекрасной! Стоит взорвать царя, и народ возьмётся за топоры, отчего наступит долгожданное счастье! «Бакшиш» – лучшая команда в мире, лишь всеобщая коррупция не даёт ей пробиться во вторую лигу российского футбола!
И всё с восклицательными знаками. Впрочем, для лозунгов предложения получились слишком длинными, нужно бы короче: «Бакшиш лучше всех», «Даёшь Гренаду!», «Долой царя!» и тому подобное. Чтобы на одном дыхании кричать.
С возрастом, правда, приходят сомнения. Так ли уж необходимо коллективизировать гренадских крестьян, действительно ли счастье неразрывно связано с топором, стоит ли тратиться на швейные машинки, может, пишущие подойдут проституткам лучше?
Признать, что поклонялся не тем богам, что зря проливал кровь, свою и чужую, трудно. А если непрошеная совесть нации вдруг начнет нудить и стыдить, становится совсем худо. Хорошо бы право на иллюзию закрепить законодательно. Чтобы всякий, покусившийся на святое, получил то, что заслуживает: двушечку, пять лет, все десять без права переписки…
Правда, иллюзии противоречивы, и, защищая одни, можно ушибить другие. Тут следует решить, какие из них социально полезные, а какие – вредны. Но можно и не решать, а определять в ходе процесса, поскольку процесс можно предсказать в целом, но невозможно предсказать частности.
Двадцать лет назад обязательным предметом высших учебных заведений был научный атеизм, и мы, будущие доктора, инженеры и агрономы, держали по нему, по атеизму, экзамен перед суровыми, но справедливыми преподавателями. Сегодня в светских вузах преподают или готовятся преподавать теологию, основы православной культуры, и на кафедры идут те же люди, что учили научному атеизму. А что будет ещё через двадцать лет? Ну как вернётся государственный атеизм? Или поднимется из глубин Ктулху? Нет, чеканить законы не стоит. Их лучше делать эластичными, безразмерными. На заводе резиновых изделий. Поскольку определённый разброд реальности присутствует всегда. Одно дело — жить в Махачкале, другое – во Владимире. И время одно, и страна одна, а реальности отличаются существенно.
Да и у своего порога находишь иногда то, о чём и не подозревал прежде.
Например, памятный камень Благовещенского кафедрального собора в Воронеже, мне ходьбы – десять минут неспешно.
Кто, когда, как? Хотелось бы подробностей.
Или это осколок параллельной реальности?
Плохо мы (ладно, я) знаем историю. Знания заменяем верой, но и в вере мы (опять ладно, я) некрепки.
Смутить нас (меня, меня) легко, смутить, сбить с толку, заставить говорить, что белое – это в перспективе красное, а красное – созревшее белое.
Сегодняшняя фантастика во многом и живёт подменою понятий. Вы думаете – валет червей, ан нет, перед вами король пик. Самый ходкий в последние годы сюжет – перемещение в прошлое, оно же попаданство. Простой парень (значительно реже – девушка) нечувствительно оказывается при дворе какого-нибудь владыки. Ивана Грозного, Петра Великого, но чаще перемещается недалеко, в тридцатые годы прошлого века. Быстренько знакомится с Берией, а лучше со Сталиным, и начинает служить обоим не за страх, а за совесть, улучшая и без того отменную реальность. Подсказывает, кто из генералов хорош, кто плох, а кто и вовсе Власов. Рисует, как умеет, схему автомата АК-47 и ядерной бомбы. Рекомендует наилучшую схему расположения войск на июнь сорок первого года. А также высказывается о целесообразности создания журнала фантастики с обязательностью подписки на него для каждого члена ВКП(б), комсомольца и пионера. Ну, и по мелочам: практиковать велопробеги по пересечённой местности, развивать дельтапланеризм и биатлон как военно-прикладные виды спорта, экранизировать Беляева и Жюля Верна, построить, наконец, Дом Советов в столице и общественные туалеты в губернских городах.
При всём разнообразии деталей мысли авторов, в общем, совпадают: сегодня, во втором десятилетии двадцать первого века, Великую Россию не создашь, поезд ушёл. В будущем просматриваются лишь мрак и туман. А вот прежде… при Сталине… при Петре… при Иване Грозном…
И вот что любопытно: попаданцы прежние, девяностых годов, бунтовали и шли наперекор власти, попаданцы же сегодняшние почти сплошь оппортунисты, коллаборационисты и карьеристы. Всего-то десять лет прошло, а как поумнели люди! Или устали. Или инстинкт подсказал, что корка хлеба лучше, чем ничего, а бутерброд лучше корки хлеба. При всём том душа жаждет великого. И в настоящем великого не видит. Быть может, потому, что большое видится на расстоянии. А великое большое – на расстоянии очень большом.
Хотя стоит только посмотреть под ноги, и поймёшь, что лучше бы не смотрел. Одно расстройство и оскорбление чувств.
Есть под Воронежем дачное место, Дубовка. В советские времена – пионерский рай. Лагеря летнего отдыха тянулись на километры, один за другим. Растут в Дубовке не только дубы, но и сосны, и множество других деревьев и кустарников. Воздух лёгкий, прозрачный, бежишь по дорожке – как на крыльях несёт. Но мне там всегда было не по себе. Как на кладбище. На кладбищах я себя чувствую скверно. Не от страха, не от осознания будущего, просто физиология такая. Мороз по коже и зуд в голове. Думаю, ничего сверхъестественного в подобной реакции нет, просто на кладбищах в воздухе присутствуют продукты распада плоти, пусть и в мизерных количествах. А у меня на эти продукты гиперчувствительность, что-то вроде аллергии. У других на пыльцу амброзии, на мёд, на шоколад, а у меня вот на останки.
Студентами мы ездили в Дубровку отдохнуть и развлечься, мяч погонять, на солнце позагорать. Двадцать минут электричкой, а электрички ходили по пяти в час. Проезд стоил копейки, точнее, копеек пятнадцать. А вокзал рядом с институтом. После лекций подхватились да и отправились.
Но было мне в Дубовке неблагостно. Май, светлый лес, чудная солнечная погода, цветы лесные да полевые, а меня знобит, и в голове будто муха летает. Я и перестал в Дубовку ездить.
А спустя много лет узнал, что Дубовка, оказывается, была расстрельным местом. Убивали людей сотнями, тут же прикапывали, а потом опять убивали. И женщин, и детей, но больше всего, конечно, мужчин. Гитлеровские войска до Дубовки не дошли, потому пришлось признать виновными в расстреле органы госбезопасности. Даже не виновными, никто никого не обвинял, не судил. Приняли к сведению – погорячились в тридцатые годы, допустили перегиб.
Этой весною раскопали очередные расстрельные ямы, на двести восемь черепов с характерными повреждениями затылочной кости (трупы-то вперемешку, по черепам только и считать число жертв), а сколько закопано в Дубовке всего, сказать сложно. До сей поры счёт идет на тысячи, а сколько ещё найдут… Ищут не власти, разумеется, ищут подвижники.
Характерна реакция общества, заключающаяся в отсутствии сколько-либо заметной реакции. Пятое место в Евровидении – буря эмоций, возмущение происками мировой закулисы. Актриса решилась на превентивную мастэктомию – другая буря. А тут сотни убитых, и – тишина.
К чему шуметь, нагнетать и очернять? Ведь это может оскорбить чувства верующих в бога Власти. НКВД — инструмент, механизм, исполняющий волю Верховного Существа – и Существа ли? Прикажет Существо сажать краеведов и статистиков – госбезопасность будет сажать краеведов и статистиков. Прикажет Существо сажать липы и клёны – будет сажать липы и клёны.
Я не думаю, что Воронеж – самый кровавый город России. Более того, уверен, что в расстрельном ряду он занимает место неприметное, дюжинное. Просто Дубовка оказалась слишком населённой, потому и нашлись расстрельные ямы. Полагаю, что такие ямы имеются в пригороде всякого губернского города. Астрахань, Белгород, Владимир, Рязань, Тула, Ярославль – без пропусков.
Сплошь.
Посоветовать, что ли, Лаврентию Павловичу крематории строить? Чтобы не смущать ни верующих, ни неверующих будущих времён.