Признаться, до этой весны я не думал, что однажды снова возьму в руки «винил». Последние грампластинки домашней коллекции отправились на помойку где-то во второй половине 90-х, но прошло полтора десятка лет — и жена (сильно моложе меня: парадокс!) намекнула, что пора обзавестись проигрывателем. Так что теперь под книжной полкой обитает современный электрофон, а пластинок даже больше, чем было когда-то.
Образцовых винилофилов, впрочем, ни из меня, ни из супруги не вышло: аппарат хорош (с содроганием вспоминаю «Юность-301», «сделавшую» моё музыкальное детство), но дёшев, пластинки — в основном советские, печатавшиеся, видимо, немыслимыми тиражами — идут сегодня чуть не по цене макулатуры. Однако произошедшая в доме перемена подвигла к размышлениям о процессе более глобальном, нежели одна лишь любовь к пресловутому «тёплому ламповому звуку». Я говорю о разлитой в воздухе тоске по аналогу. И, полагаю, раз вы читаете эти строки, то по крайней мере интуитивно понимаете, что я имею в виду.
Откуда вообще эта нежданная любовь к процарапанным иглой пластмассовым болванкам? Ведь винил сегодня присутствует в каждом добротном кинофильме, в магазинах появились посвящённые ему отделы, а поколение 90-х натурально считает его (простите за американизм) сексуальным. На этот счёт есть две основные теории. Согласно первой — «аудиофильской» — публика устала от кристально чистого цифрового звука, ей хочется «живого» звучания, с присущим всему живому несовершенством: похрустыванием, неравномерностями вращения и прочим подобным. Родственна ей «теория новизны»: грампластинка хороша уже своей непохожестью на окружающие нас цифровые продукты. Непривычен звук, втиснутый в сжатый динамический и частотный диапазон, непривычен внешний вид, процесс пользования. Пластинка дарит новые, неслыханные ощущения: выросли поколения, для которых музыка начиналась с CD и MP3!
Не стану настаивать на той или другой версии (по мне хороши обе). Вместо этого предлагаю взглянуть шире — охватив не только винил, но и вообще все аналоговые носители информации, ещё недавно столь популярные. Это выявит универсальные зависимости, которые всё объяснят.
Так вот, едва ли кто-то возьмётся спорить с тем, что победа цифровых технологий над аналоговыми близка к полной. За последние четверть века с наших столов, полок, из наших жизней цифра вымела практически весь аналог там, где важна практичность, эффективность, и очень сильно подвинула его там, где речь идёт о чистом удовольствии. В некоторых случаях цифровые заменители даже успели эволюционировать, пройдя несколько этапов развития! Грампластинки и аудиокассеты были заменены кассетами цифровыми, лазерными дисками и в конце концов «мпегами». Книги и газеты стали электронными — сначала файлами, потом веб-сайтами, сегодня приложениями. Телефон преобразовался в цифровой, а теперь тяготеет к трансформации в универсальный персональный коммуникатор, где голос вовсе вытеснен текстом. Цифровым стало кино — от съёмки до показа. Цифровой — фотография. Почта. Цифровыми становятся телевидение, радио, даже само время (ах, смартвочи!).
И вот что важно: если задуматься, везде, где цифра победила или откусила кусок, агрессия протекала по общему сценарию. Лишение контента материальной оболочки — раз. Упрощение манипуляций с контентом — два. Удешевление (не в смысле розничной цены, а в смысле себестоимости) — три. И это выводит нас прямиком к набору объективных (прошу заметить!) причин, объясняющих переживаемую обществом аналоговую тоску.
Прежде всего, потребление аналоговых медиа всегда задействовало более чем один орган чувств. Пластинка? Перед включением вы обязательно возьмёте её в руки. Она большая, тяжёлая, шероховатая, требует ухода (хотя бы протереть от пыли) и бережного обращения. А ещё с ней идёт конверт, по габаритам и оформлению напоминающий скорее художественное полотно, нежели утилитарную вещицу. Вот для примера обложка 1983 года: это вам не картинка на экране смартфона, которая выглядит правильно только под правильным углом, а по размеру меньше ладони! А ещё винил и бумага пахнут. Понятно, у «мпегов» ничего этого нет. Прогресс лишил нас даже обложек.
Та же материальность аналоговых носителей делала возможным удовлетворение вшитого в наши мозги собственнического инстинкта. В моей вконтактовской фонотеке больше шести сотен записей, но они не занимают не только сантиметра площади, но даже и байта в оперативной памяти моих устройств — ибо воспроизводятся в потоковом режиме. Хуже того, гнойной занозой в мозгу сидит понимание, что судьба фонотеки — и самих записей, и даже просто названий треков — от меня зависит лишь в некоторой степени, но в значительной — от людей, которых я не знаю и на которых влиять не могу: следуя прихоти или интересам бизнеса, они могут её просто-напросто стереть. Коллекция же пластинок — совсем другое дело. Ею можно похвастаться друзьям, рядом с ней можно посидеть. И никто не «удалит» её без вашей воли. По той же самой причине я никогда не променяю бумажные книги на электрон.
Потом, потребление аналога никогда не было слишком простым и индивидуальным занятием. Кто-то, конечно, приведёт в качестве контрпримера газеты и книги, но опять-таки — смотрите шире: через сколько рук проходит хорошая книжка? А дело здесь в том, что аналог всегда был и всегда останется «дефицитным» феноменом. Его вечная нехватка объективно определена трудностью производства, воспроизведения, копирования. И если (конечно, грубо) прикинуть количество потребителей одной аналоговой контент-единицы — скажем, киноленты или виниловой пластинки, где это очевидней всего, — то цифра получится намного больше, чем для контент-единиц цифровых, обработка которых ничего не стоит.
Естественно, дефицитность аналога отражается в особенностях его употребления. Во-первых, работа с аналоговыми носителями требует концентрации, внимания со стороны человека (ту же грампластинку не включишь во время утренней пробежки!), а потому и рождает больше переживаний, впечатлений. Во-вторых, с большей вероятностью потреблять аналог вы будете не в одиночку. Выводы спорные, но вы согласитесь со мной, когда поймаете себя сидящим в обнимку с любимым человеком у электрофона и не делающим больше ничего, кроме прослушивания музыки.
Наконец, цифра лишила нас характерных для аналога способов ввода информации. Я говорю прежде всего о ручном письме. Цифра — жертва упрощенчества. Цифровые устройства ушли от пера в сторону клавиатуры, а сейчас переходят к жестам, движениям глаз, командам с голоса. Эффективней? Вероятно. Но, во-первых, не все с этим согласны (вот вам пример делового человека, оценившего рукописный ввод на планшетке). И, во-вторых, цифровые технологии — это всегда ограничения: чтобы заменить банальный кусок бумаги и карандаш, заменить функционально полно, на сто процентов, потребуется бесконечное множество приложений! Потому что на настоящей бумаге можно и рисовать, и сводить баланс, и играть, и мусор при необходимости в неё тоже завернуть возможно.
Для меня всё это вполне объясняет тоску по аналогу, которую периодически испытываю я сам и которую наблюдаю у случайных встречных. Практической пользы от этого, пожалуй, ноль. Но чисто по-человечески приятно: дарит надежду, что прошлое не исчезнет без следа.