Нет, в самом деле, разве можно тосковать сегодня по отсутствию единого политдня, еженедельника «За рубежом» в советском варианте и политинформаций в родном коллективе по вторникам и пятницам? По международным обозревателям того же советского разлива — прямолинейном Жукове, всезнающем Зорине, интеллектуальном Каверзневе и добродушном Бовине? По редакторским статьям «Правды» и «Известий»? По коллективным письмам трудящихся на тему «Позор отщепенцам»?
А вот и можно!
Говорят, что агитация и пропаганда отучают человека анализировать явления, критически их оценивать, заставляя принимать сказанное безоговорочно. Я же считаю, что всё наоборот: агитация и пропаганда дают толчок развитию мыслительных способностей, направленных на анализ и синтез происходящего.
Для людей цельных, крепких и телом, и душой, единые политдни и редакционные статьи задавали ориентиры: дружно и с песней идти в направлении индустриализации, интенсификации и пятилетки качества. Отчего бы и не пойти? и не спеть что-нибудь бодрое по дороге? Сегодня коллективное пение становится пережитком, а прежде чуть что — и «Хас-Булат удалой, бедна сакля твоя». Или «А я иду, шагаю по Москве». Или «Шумел камыш», наконец.
Для людей же надломленных, с червоточинкой, с загибами агитпроп представлял выбор: либо укрепиться, выпрямиться и влиться в широкие ряды, либо изощрять ум, разбираясь в софизмах и парадоксах современной эпохи, на тотальную пропаганду отвечая индивидуальной контрпропагандой. А для контрпропаганды требовались и навыки, и знания. Вот и вникали в суть позитивизма, с голоса знакомились с Алдановым или Войновичем, а кому выпадет — разглядывали альбомы Сальвадора Дали. Пользы с этого ни на грош, а всё же веселее как-то. Потом, уже развив навыки анализа и синтеза, возвращались и к обозревателям, и к политинформациям, и к классикам марксизма-ленинизма — и находили в них массу интереснейших сведений.
Любая агитация, любая пропаганда есть поток, вращающий турбину, а вращается она вхолостую или вырабатывает электроэнергию, зависит от конструкции и самоконструкции. Ничего не предопределено, всякий сам определяется, с кем он. И результаты порой получаются весьма неожиданные.
Была бы информация.
Конечно, агитпроп информацию фильтрует и ретуширует. Что-то убавит, о чём-то вовсе умолчит, а бывает, и присочинит малость. Или даже не малость. Но агитация, вчера казавшаяся верной и правильной, сегодня вдруг становится вредоносной и опасной. Классический пример: антигитлеровская пропаганда в СССР, характерная для середины тридцатых годов, после подписания «Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом» моментально прекратилась. Словно утопили всех противников фашизма, только отдельные «буль-буль» и слышатся. Некоторые антигитлеровские романы убрали с полок библиотек. Никаких карикатур на Гитлера в газетах. Агитация перенаправлена на английских и французских империалистов, воюющих ради своекорыстных интересов эксплуататорских классов. Двадцать второго июня сорок первого года всё опять меняется, гитлеровцы становятся агрессорами, англичане — какими-никакими, а союзниками. Шпанов вновь появляется на полках библиотек (не залёживаясь: «Тайну профессора Бураго» рвут из рук). И перечитавшему пропагандистские журналы за тридцать восьмой, сороковой и сорок второй годы становилось понятно: в политике нет постоянства, вчерашний друг сегодня становится смертельным врагом. Отсюда нетрудно было предсказать, что и англичане с американцами, в свою очередь, тоже станут врагами. А затем и с Югославией, и с братским Китаем горшок об горшок — и разбежимся. Если бы я знал, кто сегодня считается друзьями России, то мог бы угадать, кем их будут называть завтра.
Ретушируют то, что сегодня выглядит неприглядно. А что приглядно — не ретушируют. Но завтра политика поменяется, вчерашнее приглядное становится неприглядным. И просто бросается в глаза. Конечно, можно отретушировать заново (и ретушируют), прежние журналы изъять (и изымают), но кое-что остаётся.
Да и художественное произведение, написанное строго в рамках сегодняшней правильной идеологии, есть бомба с часовым механизмом. Через какое-то время она взрывается. Или становится источником ТНТ. Если это художественное произведение, а не заведомая макулатура.
В пятьдесят седьмом году издательство «Детгиз» выпустило в свет трилогию Германа Матвеева «Тарантул». Про борьбу со шпионами в блокадном Ленинграде. Тарантул — это псевдоним главного шпиона, ядовитой твари о двух ногах, а не о шести (так у Матвеева), которого разыскивают подростки под руководством работников госбезопасности. По пути ловят всякого рода диверсантов, сигнальщиков, воров и прочих врагов. Обстановку писатель рисует скупо, штрихами. Так, ночью на кладбище один паренёк спрашивает другого, не страшно ли ему, на что тот отвечает, что чего-чего, а мертвецов он нагляделся зимой. Перешагнёшь и дальше идёшь, чего бояться. Про голод Матвеев тоже пишет не прямо, а больше обиняками. Карточки украдут — трагедия, смерти подобная.
Поначалу подростки живут сами по себе. Голодно живут. Но вот их берёт под свое крыло майор государственной безопасности. Даёт поручение: следить за ракетчиками. Не разработчиками ракет, а теми, кто вражеским бомбардировщикам указывает цели сигнальными ракетами. И сразу жизнь меняется: появляются и борщ с мясом, и бутерброды, и конфеты, и графин водки под сало (или наоборот?) — согреться после ледяного купания во время выполнения задания. Идёшь следить за явочной квартирой — тебе паёк приносят: картошку, тушёнку, хлеб, масло, конфеты. Девочка, чуть не погибшая в начале романа от голода, после того как стала сотрудничать с госбезопасностью, рассуждает: и колбаса американская невкусная, и сахару американскому далеко до нашего, и галеты больно рассыпчатые, и сливочное масло хуже. Не от сердца, видно, американцы еду шлют, а единственно прибыли ради.
Подобные детали тогда воспринимались, как атрибут детской литературы, которая требует приподнятости над действительностью, чтоб «красиво, как в кино». Лишь бы детская психика не страдала. Сейчас же думаешь, что Матвеев, будучи писателем реалистической школы, описывал то, что видел. Блокада блокадой, а водку, сало и тушёнку для нужных людей не жалели.
Любопытно, как лет черед пятьдесят будут восприниматься сегодняшние книги, газеты, журналы. Уцелеет ли нынешнее содержание интернета? Или исчезнет, превратившись в смутную легенду, как театральные постановки театра «Глобус» времён Вильяма Шекспира? Да что через пятьдесят, я и за пять лет ручаться не могу. Запустят суверенную сеть, «патриосвязь», с обнулением после каждой смены курса, например. ЭМИ может подгадить. Опять же вирусы, пандемия кибериспанки две тысячи девятнадцатого года ликвидирует бόльшую часть общедоступных данных. Да просто не станут хранить данные бесплатно, а платить будет некому: иных уж нет, а те без денег. А ещё возможны варианты, о которых я даже не подозреваю. Потому облака облаками, а я рад, что в марте у меня вышла настоящая бумажная книга с иллюстрациями, в апреле — антология хоррора с моим рассказом, а до мая нужно дожить. Нет, я, конечно, не настолько самонадеян, чтобы думать, будто через пятьдесят лет кому-нибудь будут интересна тёмная сторона игры, но мало ли чудес случается в этом мире?
Кроме невозможного — всё возможно.