Если оценивать уровень жизни по цифровым технологиям, придётся признать, что мы давно живём в раю. Возможности компьютеров, цифровых устройств, почти по каждому направлению превзошли наши ожидания и потребности. Глаз не различает точек на дисплеях, ухо не слышит квантов звуковой оцифровки, синтетические миры и персонажи дополняют реальность в кинематографе и мало кто отличает рисованное от настоящего. Компьютер — выражаясь образно — стал идеальной кистью, способной копировать, имитировать реальность сколь угодно точно. А ведь подражание реальности («мимезис») есть краеугольный камень искусств!
Никто от сотворения мира не имел доступа к столь богатому инструментарию для воссоздания реальности, какой получили мы в лице цифровых устройств. И по справедливости, компьютерный век, цифровая эпоха должна была бы стать временем расцвета новых видов искусств. Но стала ли? В наших картинных галереях — полотна прошлых веков, наша музыка пишется по классическим канонам, и сцена в общем та же, что была во времена Шекспира. Но что если мы просто не замечаем, как из сора, из случайного шума повседневности вырастает то новое, что займёт сцену и экспозиции завтра?
Ведь само по себе появление «карандаша» не гарантирует, что им сразу начнут «рисовать». Рождение нового вида искусства — процесс, «размазанный» по времени, пространству и смыслу. Два с половиной миллиона лет существует род Homo, но лишь пятьсот веков назад кроманьонцы оставили первые абрисы ладоней на стенах своих пещер, а неандертальцы выдолбили знаменитую теперь «Сетку». Наука сегодня предлагает считать всё это «арт-инсталляциями», но представьте себе, как смотрели на первобытных художников — занятых бессмысленным, бесполезным делом — современники! Было бы фантастически интересно поприсутствовать в пещерах в момент создания этих «произведений», посмотреть, что двигало людьми. Сделать этого, конечно, уже не удастся. Зато сегодня мы находимся фактически именно в таком положении по отношению к цифре!
Не далее как десять лет назад американец Майк Голембевски — зарабатывающий на жизнь изобретением новых инструментов для самовыражения — построил сумасшедшую машину. Он взял старый фотоаппарат — знаете, с пластинкой вместо плёнки, габаритный ящик, которые нынче не встретишь уже и в фотоателье. И установил вместо пластинки сканер — оторвав предварительно крышку, удалив источник света, линзу из сканирующего элемента. Короче говоря, сканер должен был работать как светочувствительная матрица, только в отличие от обычной, двумерной матрицы, стоящей сегодня в каждом фотоаппарате, тут матрица одномерна: сканирующий элемент — тонкая вертикальная полоса — едет справа налево и процесс этот, естественно, не мгновенен. Так что Майк, получается, не вернулся на сто лет назад (когда время экспозиции было большим из-за низкой чувствительности пластинок), а ушёл в параллельную реальность: фотографический процесс в его аппарате стал не просто медленней, но и запечатлевающим пространство вместе со временем.
Фотографии, сделанные аппаратом Майка, получались необычными — и это ещё мягко сказано (см. КТ #624). Экспозиция занимала от нескольких десятков до сотен секунд — и если сцена на протяжении этого времени оставалась неподвижной, результат, в общем, напоминал обычную чёрно-белую карточку. Но если объекты двигались, случалось волшебство: проходя такой снимок глазами от одного края до другого, вы увидите детали, соответствующие разным моментам времени. Это как минимум чудно: размазывается по улице автомобиль, множатся лица, играют цвета и свет. Но из такого снимка можно извлечь и кое-что практически полезное: например, по колебаниям тонких предметов восстановить звуковую картину происходившего перед объективом.
Увы, Голембевски, похоже, забросил свой The Scanner Photography Project тогда же, в середине нулевых, переключившись на другие идеи. Но его пример, а может быть и случайное переоткрытие того же принципа, породил волну фотохудожников пространственно-временного коллажа. Майк вышел на своё открытие случайно, по собственному признанию, даже не понимая, что время будет запечатлено (поначалу он считал такой эффект ошибкой). Но его последователи «целились» в это свойство уже намеренно, как и обычные фотографы и художники, предвосхищая в голове, какой сцена получится на фотографии.
Впрочем, и на них ещё — вот вам Джон Ван Хорн, вот Жаклин Гарнер, были и другие — публика смотрела как на технофриков, не понимая и не желая понимать художественной ценности их работ. Понимание пришло только десять лет спустя, уже в наши дни. Его добился Натаниель Штерн, тоже американец (именно его работы иллюстрируют сегодняшнюю колонку).
Штерн тоже экспериментировал с железом и софтом — и сделал схему проще и практичней: обошёлся без объектива, прислоняя сканер прямо к фотографируемому объекту, подцепил к нему планшетку, поместил всё в водонепроницаемый корпус, чтобы залезть под воду. Но главное, немножко художник, немножко учёный, немножко спекулянт и скандалист, он не остановился на концепте, на опытах, а довёл результат до формы, в которой искусство стало съедобным для широкой публики.
Вода и модифицированная оптика делают картинки красочней и ещё более сюрреалистическими, фотографии проходят обработку в графическом редакторе, печатаются на металлических пластинах и только после выставляются напоказ. Принцип прежний, пространственно-временной скан, зато писать о Штерне теперь не считает зазорным даже популярная пресса. Готово! После десяти лет поиска и экспериментов новое искусство вышло в люди!
Впрочем, Штерн пошёл дальше. Он поклонник и пророк арт-интерактивности, предполагающей не пассивное наблюдение, а участие зрителя в «художественном перфомансе». Натаниель предлагает зрителю самому взять в руки сканер и попробовать снимать. Поскольку сцены редко неподвижны, а съёмка требует тесного контакта, человек непроизвольно начинает «танцевать» вместе со сценой, в ритм пространству. Технически, так удаётся заснять объекты с минимальными искажениями. Но культурно — это ещё одна заявка на арт-инновацию.
Что-то ждёт нас дальше? 😉