Воля ваша, а спроси меня кто-нибудь из разных вельмож, сенаторов, адмиралов, даже царей, о чём роман «Мастер и Маргарита», я бы, не задумываясь, тут же и ответил:
– О квартирном вопросе.
Школьников, студентов, научных сотрудников младшего возраста такой ответ, пожалуй, и возмутил бы. Какой там квартирный вопрос, квартирный вопрос – пустяк, роман о любви – во-первых, о Христе и Пилате во-вторых, и о нечистой силе – в-третьих. В зависимости от возраста и темперамента порядок может и меняться, кто-то на первое место поставит Пилата с Христом, а любви отдаст второе место, другой же первенство отведёт нечистой силе, а любовь задвинет в конец. Но вельможи – люди мудрые, и, пожалуй, со мной согласятся: жилищный вопрос есть движущая сила романа. Бытие определяет содержание.
Действительно, если читать роман, как обыкновенную историю, что бросается в глаза? Квартирный вопрос и бросается. Взять хотя бы фамилию одного из главных персонажей: Бездомный. Иешуа – бродяга. Или вопрос Берлиоза, неосторожно заданный Воланду: где тот будет жить? В квартире Берлиоза, где ж ещё. И Берлиозу срочно пришлось умереть. Квартирные крошки отмечают путь, по которому ведут читателя: вот Алоизий Магарыч, в надежде получить жилплощадь Мастера, пишет донос, вот Маргарита в порыве мщения обрушивает свой гнев не на критика Латунского, а на его квартиру. Как высшую награду, получает Мастер дом – увы, не в этой жизни, зато, похоже, в предгорьях Альп, а это почти так же здорово, как в предместьях Праги.
Сильная это штука – квартирный вопрос. Одним хочется жильё хоть какое-нибудь, другие мечтают иметь комнатой больше сегодняшнего, третьим же подавай по дворцу на каждом континенте.
На днях коллега печально рассказала о том, что сын собирается вернуться в родной Воронеж. Два года проработал в Москве, мечтал «в столице денег накопить и милый дом себе купить», но – не заладилось. Работал, как и в Воронеже, врачом, другой профессии не знал и не хотел. Жалование платили втрое против воронежского, порой выходило и больше, если здоровье не жалеть (и он не жалел), но и расходы оказались велики – съём квартиры, другое, третье. Как нарочно, он оказался доверчивым человеком, хранил сбережения в рублях, а, впрочем, возможно, и правильно делал: съёмная квартира для хранения валюты не лучшее место, нести же её в банк европейский далеко, а в российский страшно. Где кинь, там и сгинь – такова судьба бумажных денег России, а золотых давно нет. Так что на дом ему не хватит. На самую маленькую квартиру и то не хватит.
Но возвращается он по иной причине: закрытие московских больниц приведёт (и уже привело) к выбросу на рынок армии хороших специалистов. Предложение «возьмите меня, я хороший эндокринолог (гематолог, проктолог, невролог, гусекрад и тому подобное) хозяев клиник не радует: «мы теперь в эндокринологах, как в сору роемся». Основные сокращения впереди, а заработки падают прямо сейчас, а в пятнадцатом году упадут больше: число людей, способных раскошелиться на частную медицину, по прогнозам знающих людей, сократится. А съёмное жильё отчего-то не подешевело, как приходилось платить столько-то евро, так и приходится, а если где-то и сбавили (подскажите – где?), то самую малость. Так что москвичу с жилплощадью воронежец не конкурент.
Тут ещё с ним микроинфаркт случился, то ли от работы (семидесятичасовая рабочая неделя), то ли от каждодневных известий о дальнейшем падении рубля – и сколько таких инфарктов по стране?
В общем, к январю коллега ждёт сына домой. С одной стороны радуется, а с другой – опять стеснение, ведь за это время они с мужем привыкли роскошествовать в двухкомнатной хрущёвке.
Квартирный вопрос в «Мастере и Маргарите» важен, спору нет. Но ещё важнее, что массовый читатель проводит знак равенства между автором и его персонажами, чего делать (как и разговаривать с незнакомцами) ни в коем случае не стоит. Взять хоть знаменитое «никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!».
Ага, прямо сейчас и прямо сами. Написал это Булгаков, не отвертишься, но вложил сентенцию в уста Отца Лжи. Сам-то Булгаков просил, и просил не просто у сильных – у вождей! Писал Ленину, встречался с Крупской – как раз по квартирному вопросу. Трудности в работе привели к письму Правительству СССР, писал он и Сталину, и даже говорил с ним по телефону. Не просто так писал, а – просил. И получал просимое, которое, правда, частенько бывало с душком, «второй свежести», с неприятной изнанкой – как в «Обезьяньей лапке» Вильяма Джекобса. Но разве это не обыкновенное свойство даров сильных мира сего?
Или столь же знаменитое «Рукописи не горят». Опять слова эти произносит Воланд, Отец Лжи. Увы и увы, рукописи очень даже горят, а иногда и просто пропадают. Порою, впрочем, и находятся, как случилось с рукописью романа Чернышевского «Что делать», но это исключение, подтверждающее правило.
Каково было писателю посылать кому-нибудь рукопись в годы, когда пишущих машинок либо не было вовсе, либо были они редкостью (в СССР пишмашинки массово стали производить с тридцатых годов, но предназначались они преимущественно для казённых нужд). Пишешь от руки, стараешься, чтобы каждая буковка вышла разборчиво. Несёшь на почту, посылаешь ценной бандеролью с уведомлением о вручении – и вдруг рукопись пропадает. Бывало и домой придут за рукописями, заберут вместе с автором, и потом потомки ищут, ищут, ищут – и рукописи, и место захоронения. Прежде я был уверен, что времена те прошли безвозвратно, теперь же уверенность не то, чтобы поколебалась, нет. Она трансформировалась.
Бояться следует не того, что рукопись сгорит, или её конфискуют. Бояться следует того, что станет редкостью привычка к чтению – как стала редкостью голубятня во дворе. Тот самый сын коллеги, которого я уже упоминал, за два своих московских года не прочитал ничего, кроме пары гайдов по профессии. Некогда.
Выход он нашёл, стал не читателем, а слушателем: многие книги присутствуют в аудиоформате, в том числе и «Мастер и Маргарита». Для человека, проводящего в дороге два-три часа ежедневно – отличное решение. Но на слух не каждый заметит второй смысл романа, не говоря уже о третьем и четвёртом. С другой стороны, если этих смыслов нет, зачем напрягать зрение?
И, наконец, почти наверное есть люди, которые сказанное воспринимают лучше, чем прочитанное, кому лучше один раз услышать, чем десять раз прочитать. Хорошо бы провести солидное исследование – взять тысячу студентов какого-нибудь гуманитарного ВУЗа, половине дать роман на прочтение, половине – на прослушивание, а потом провести опрос наподобие ЕГЭ. Выяснить, кто лучше усвоил текст. Многие ли заметят то, что в главе тридцатой говорится о смерти Мастера и Маргариты (первый умер в палате сто восемь, вторая – у себя дома), а в эпилоге – об их таинственном исчезновении?
Поручили бы мне это дело, дали бы грант, и я бы справился с работой. Так мне кажется.
Ведь работа эта очень важна не только для будущего страны, но и для настоящего. Не секрет, что остаются до сих пор группы людей, не охваченные всеобщим энтузиазмом. Происходит это не из врождённой порочности этих людей, а из-за неточного подхода. Иному человеку вместо телевидения радио нужно. Или газета. Определить, кому следует смотреть телевизор, кому слушать радио, а кому читать газету – важное, ответственное, государственное дело.
Вероятно, подобные исследования проводили, но секретно. А нужно – явно.
«Сравнение восприятия «Мастера и Маргариты» в зависимости от формы подачи материала» лишь первый шаг, и шаг этот прошу поручить мне. Не всё же снимать сладкие пенки исследовательского варенья британским учёным.
У меня и ложка большая приготовлена…