Вот он и наступил, долгожданный Год Литературы. Сколько надежд возлагалось на него писателями и читателями! Двигались мы, как сбитый Мересьев по Чёрному лесу: только бы дожить, доползти, дотерпеть, ужо тогда…
Тогда читатели начнут много и со вкусом читать, а писатели – много и со вкусом писать.
Но начался год обескураживающе. Когда грохочут пушки, муз мобилизуют в бордель, а книги идут либо на обогрев, либо на покурить, либо уж на подтирку – если есть, что есть.
То там, то сям слышны придушенные вопли: закрыли библиотеку, велели писателям очистить писательское помещение, перестали спонсировать журнал, и прочая, и прочая, и прочая. Наиболее яркое событие – пожар в библиотеке ИНИОН РАН, но успокаиваться рано, год ведь только начался. То ли еще будет.
И на первый, и на второй взгляд поводы для грусти есть. Тиражи художественной литературы, в советское время шестизначные, сегодня обыкновенно равны двум или трем тысячам даже для писателей известных и рекламой не обиженных. И причина тут не сколько рукотворный кризис, при котором статьи на литературу вычеркиваются из всех бюджетов в числе первых, сколько вообще в состоянии общества. Есть теория, будто насущную потребность в чтении испытывает лишь пять процентов населения, потребность в новейших книгах – пять процентов от прежних пяти процентов, средствами для покупки этих книг располагают пять процентов от пяти процентов прежних пяти процентов, и, наконец, действительно тратят деньги на книгу пять процентов от тех пяти процентов, которые имеют средства, которые, в свою очередь составляют пять процентов от желающих читать новые книги, которые составляют пять процентов от книгочеев вообще, которых в любом грамотном обществе не более пяти процентов. Книга, которую читает Джек.
И потому тираж в две тысячи экземпляров не есть происки злобных издателей, а адекватное отражение потребности общества в чтении.
Такое уж общество. Мы по инерции, или из национальной гордости великороссов считаем российскую литературу первейшей в мире, равно как и российских читателей – самыми читающими на планете. И никакие данные статистики не переубедят истинного патриота. Тем более – жалкие потуги оппонента. Не стоит перечислять всяких флоберов с прустами – эти имена ему ничего не говорят. «Муму» Пушкина – это гениально, а всё, что написано к западу от Смоленска в лучшем случае – тупая развлекаловка или полная чушь.
А я и не собираюсь никого убеждать. Напротив, вместо того, чтобы заламывать собственные руки, предаваясь унынию и скорби, я предлагаю сыграть на опережение и сегодня, в Год Литературы, провести комплексное мероприятие по укреплению основ, фундамента.
Проблема российской литературы в том, что она, российская литература, может умереть, толком не сформировавшись. Собственно, до девятнадцатого века её, как явления, и не было. Писатели были, но кого, кроме дедушки Крылова и Фонвизина, можно рекомендовать к чтению условному школьнику в условной школе (учитывая, что читателями становятся преимущественно в возрасте от семи до пятнадцати лет)? Иное дело век девятнадцатый! Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Гоголь – и всё написано прямо-таки о сегодняшнем дне. И о завтрашнем. Исторические рюшечки – прием, призванный обезопасить автора от обвинения в подрыве существующего строя, разжигания классовой вражды и тому подобного.
Всем хороши наши классики девятнадцатого века, за исключением одного: маловато пожили и, как следствие, немного и написали. Гоголь не дописал «Мертвых душ», Чехов – романа, о котором сообщал корреспондентам, что вот-вот, ждите, почти готово. У Пушкина тоже громадьё планов осталось нереализованным.
Тут-то я и приду на помощь. Нет, я не собираюсь дописывать «Мертвые души», это уже сделано и без меня.
Я поступлю иначе. Лягу на диван, укроюсь пледом и…
Операция первая: десант в Тегеран.
Двадцать девятого января тысяча восемьсот двадцать девятого года охрана российского посольства в Тегеране была усилена подразделением вежливых людей в пятнистой форме: двадцать автоматчиков, два станковых пулемёта с расчетами и два снайпера с прикрытием из тех же автоматчиков. Патронов и гранат вволю.
Тридцатого января во время штурма российского посольства толпами озлобленных фанатиков новоявленное подразделение разогнало нападавших шквальным и беспощадным огнём. Штурмовики бежали, оставив на прилегающих к посольству участков до двух тысячи человек убитыми. С российской стороны пострадавших нет. К вечеру Фетх Али-шах, потрясенный и напуганный случившимся, с превеликими извинениями прислал внука и караван с дарами, дабы загладить случившееся. Лично Грибоедов получил алмаз «Шах».
По возвращении в Россию Александр Сергеевич написал роман «Запад есть Запад, Восток есть Восток», который, помимо России, выдержал множество изданий в Великобритании, Франции, Германии, Италии, Испании и других странах. Черчилль в мемуарах писал, что в юношестве книга Грибоедова была для него настольной.
Операция вторая: на «Дункане» вокруг света.
В мае того же одна тысяча восемьсот двадцать девятого года в Санкт-Петербург пожаловал лорд Гленарван, эксцентричный изобретатель-миллионер из Лондона. Он прибыл в нашу столицу на яхте «Дункан» собственной конструкции и, сделав положенные визиты, посетил и Пушкина, которому передал письмо сэра Вальтера Скотта, в котором последний чрезвычайно лестно отзывался о творчестве Александра Сергеевича.
У Гленарвана к Пушкину было деловое предложение: Пушкин передавал Гленарвану исключительные права на публикацию всего, написанного им за всё время творчества, сроком на пятьдесят лет, взамен чего Гленарван уплачивал автору сто пятьдесят тысяч рублей ассигнациями сразу по подписании договора и по пятидесяти тысяч в год на протяжении всего срока договора. Хорошо подумав, Пушкин согласился, и договор был подписан.
Лорд Гленарван за короткое время сдружился с Пушкиным настолько, что предложил тому осуществить кругосветное путешествие на яхте. Пушкин подал прошение на отпуск, подкреплённое свидетельством трех виднейших докторов Санкт-Петербурга о необходимости морского путешествия для поправки здоровья. Нехотя Николай Павлович отпуск предоставил, да и как не предоставишь, когда Гленарван являлся одним из представителей прорусской партии в британском парламенте.
Двадцать второго июня двадцать девятого года «Дункан» покинул российскую столицу. Путешествие длилось пять лет: путешественники подолгу останавливались в самых разнообразных местах: охотились на львов в африканских саваннах, подплывали к ледовым берегам таинственного Южного Континента, искали древние храмы в дебрях Амазонии, поймали чудовищного ящера на одном из островов Индийского архипелага, долгое время жили в Риме, посетили Иерусалим и так далее и тому подобное (три романа по шестнадцати листов в каждом). Тем временем Наталия Гончарова вышла замуж за генерала Ланского, и позднее, встречаясь со своим бывшим женихом, тихо вздыхала, глядя на молоденьких див, окружавших завидного жениха.
О своем путешествии Пушкин написал знаменитую поэму «Новая Одиссея» и серию повестей «Необыкновенные путешествия», пользовавшихся успехом у читателей как Старого, так и Нового света.
Вернувшись на службу, Пушкин стал дипломатом, дослужился до чина действительного статского советника и умер в окружении семьи в одна тысяча восемьсот семьдесят восьмом году вследствие тяжелых травм, полученных при падении с лошади во время охоты.
Действуя схожим образом, я спас Лермонтова, устроив дело так, что его просьба об отставке была удовлетворена по настоянию императрицы Александры Федоровны, что обошлось в сущие пустяки – косметический набор и журнал парижских мод за будущий год. В отставке Михаил Юрьевич стал издавать литературный журнал с военно патриотическим уклоном «Герои нашего времени». Чехова я убедил принять участие в испытании противотуберкулезного препарата, благодаря чему он дожил до революции и скончался от голода в Петрограде девятнадцатого года. Исцелил и Гоголя (не скажу как), и некоторых писателей второго разряда – уцелев, они выросли в писателей перворазрядных. Алексея Пешкова я в девятилетнем возрасте поместил в привилегированный лицей за счет неизвестного благодетеля, дав достаточное содержание и распустив слух, что Алексей — внебрачный сын одного из Великих Князей. Из лицея которого он вышел чиновником одиннадцатого, кажется, класса. Класс неважен, важно то, что кроме адресов начальству Алексей Пешков ничего более не писал.
Благодаря этому русская литература девятнадцатого века стала иной. Мало? Может быть. Кто способен на большее, пусть превзойдёт мои результаты. Прошу.