Готовиться к празднику начинали загодя. Месяца за два, за три. А самые заядлые трудились целый год. Собирали фотопленку, которую в начале шестидесятых годов ещё делали из нитроцеллюлозы, и горела она восхитительно. Соскребали со спичек серу – так называли весьма сложный состав, наносимый на головки, в основе которого лежала бертолетова соль, а собственно серы было едва ли пять процентов (опять пять процентов!).
Некоторые пытались сделать порох. Я из них. Всё сделал по прописи, вычитанной в одной любопытнейшей детской книге, посвященной теории и практике снайперского искусства. Там давались советы, как устроить засаду, как маскироваться, как выбирать цель и множество других очень интересных сведений. Сейчас бы эту книгу немедленно запретили, но тогда, в разгар сталинской диктатуры – выпустили, и ничего страшного не случилось.
Но порох гореть не хотел: видно, автор или редактор учли неуёмное любопытство советских пионеров, и внесли поправки. Или руки у меня уже тогда отличались определенной кривизной. Оно, может, и к лучшему: чёрного пороха я намолотил граммов пятьсот (с каждым годом масса растёт), и, загорись тот порох, эти строки я бы не писал.
Но и без пороха было неплохо. В качестве корпуса использовался распотрошенный калейдоскоп, а не было калейдоскопа, годилась и клееная в пять-шесть слоёв бумага. Тут у каждого были свои предпочтения: один брал её из старых школьных тетрадей, другому подавай газету, и чтобы непременно «Правду», третий однажды выдрал из высокохудожественного издания папиросные листы, которыми прокладывали вклейки-иллюстрации. Ракета не взлетела, но ему влетело крепко.
Ракеты вообще летали невысоко и недалеко. Все больше пыхтели, дымили, а уж если отрывались от стартовой площадки на метр-другой, это вызывало бурные крики «ура!» и бросание в воздух головных уборов. Каждый причастный к старту чувствовал себя если не Генеральным Конструктором, то вторым его помощником.
Ну, а когда в космос летели взаправдашние «Востоки», «Восходы» и «Союзы», ликованию не было предела.
Тогда, после полёта шестёрки «Востоков» и обоих «Восходов» никто не сомневался: Луна рядом. Срок называли недалёкий – шестьдесят восьмой или около того.
Так, в конце концов, и вышло: в декабре шестьдесят восьмого года американцы облетели Луну, а летом следующего на Луну и высадились.
Ничего, бодрились мы, уж наши-то ответят по-русски. Медленно запрягаем, да быстро едем. Не просто так слетаем, за камешками, а построим лунный город. Даже название ему придумывали: Гагаринск, Советск, Коммуния, а то и попроще – Лунная Каменка.
И не знали, что программа облёта Луны у страны была, и «Союз» облетел-таки Луну прежде американцев («Зонд-5»), но не с людьми, а с черепахами на борту. Не знали, но догадывались.
Сегодня другое. Сегодня можно купить китайскую ракету, которая взлетит выше дома и там рассыплется тысячью искр. Но это будет чужая ракета. А хочется свою, и не шутейную.
Уж много раз твердили свету, что советская программа с бега перешла на шаг, а с шага – на стояние и окопную жизнь лишь потому, что – и тут начинаются версии, главная из которых заключается в том, что не сумев стать первыми, мы не пожелали быть вторыми. Вышли из очереди, сказав, что не очень-то и надо. И размер не тот, и расцветка, да и в нашем климате – как корове седло. Мы лучше окрестности дома обустроим. С тех пор в окрестностях и летаем.
Атлантиды же, чувствуя, что на пятки никто не наступает, в затылок не дышит, тоже с бега перешли на шаг, и стали шагом ходить вокруг окрестностей, да не в одиночку, а с нами на пару. Совместное патрулирование. И не так страшно, и приглядываем друг за дружкой, чтобы не стащил соперник что-нибудь, оставленное беспечным хозяином без присмотра.
Но подобное объяснение упрощает ситуацию до безобразия. Почему-то в других областях науки отсутствие сверхдержавного конкурента к застою не привело. И процессоры создаются новые, и лекарства синтезируются, обещая если не победить рак, то укоротить ему клешни, да мало ли что интересного происходит в мире науки и техники!
Задумаешься – и вдруг поймёшь, что мало. Тот же рак грозились победить и в сороковые годы (круцин), и позже, и не какие-нибудь учёные пятой швейной фабрики, создавшие инновационные противораковые носки, а Манфред фон Арденне сотоварищи. И угрозу электронных вычислительных машин видели не в печати и распространении с их помощью всяких пасквилей, а в захвате этими машинами власти – не более, не менее. Они, понимаешь, захватят, а мы будем стенать под пятою железного диктатора.
Ученые шутили? Фантазировали? Или некие силы вывели на геостационарные орбиты гипноспутники, которые внушают нам: звезды не нужны, искусственный интеллект невозможен, ешь, пей, потребляй, покуда есть возможность, а не станет – умри в борьбе за это.
Слишком правдиво, чтобы быть фантастикой, и потому маловероятно.
Наконец, мой любимый конек – обеднение урана. На одного талантливого человека приходится так много посредственностей, что цепной реакции, необходимой для научно-технической революции, не возникает. Талантливых людей, возможно, меньше не стало. Быть может, их даже стало больше. Но посредственностей, стержней-замедлителей в различных НИИ и КБ стало больше многажды. Пока ученый сидит и пишет формулы, они распределяют денежные потоки. И на Луну денег не остаётся.
Дальнейшая стадия обеднения урана – семейственность. Имеется в виду не только родственные связи («гляну я, одна семья на таком воскреснике // Все друг другу сыновья Или даже крестники») но и связи иерархические. В общем, «семья» в сицилийском значении. Деловые качества в расчёт не принимаются. Или принимаются, но совсем не те, которых требует здравый смысл. Министром обороны становится продавец мебельного магазина, министром сельского хозяйства – врач, а уж губернаторами кто только не становится… Полагаю, и наука с техникой не остались в стороне от генеральной линии.
До поры подобное проходит. Если наряду с семейственными назначениями делают и назначения по деловым качествам. Но семья растет быстрее населения, среда у семьи уж больно питательная. Тут два выхода: либо её, семью, прореживать, порой и жёстко, без права переписки, либо наблюдать крах империи, как это случилось в тысяча девятьсот семнадцатом году. Или в девяносто первом.
Когда-нибудь потом праправнуки будут лишь руками разводить – да как же это они, да куда ж они глядели, и почему ничего не делали.
Я делал. Соскребал серу со спичек. И завтра днём тихо и скромно (чтобы не задеть чьих-нибудь тонких чувств) запущу ракету. Понимаю, что это, скорее, шаманство, и ракета моя – симулякр, но ничего иного предложить не могу.